Неточные совпадения
Воротился к себе на кровать, лег да и думаю в страхе: «Вот коли убит Григорий Васильевич совсем, так тем самым очень
худо может произойти, а коли
не убит и очнется, то оченно хорошо это произойдет, потому они будут тогда свидетелем, что Дмитрий Федорович приходили, а стало быть, они и
убили, и деньги унесли-с».
Еще
хуже того, если он
не убьет, а лишь только меня искалечит: работать нельзя, а рот-то все-таки остается, кто ж его накормит тогда, мой рот, и кто ж их-то всех тогда накормит-с?
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и
не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще: увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним —
хуже, чем
убить. Потому и оставалось одно средство —
убить или дать возможность образумиться.
— Посмотрел я достаточно, — продолжал Михей Зотыч. — Самого чуть
не убили на мельнице у Ермилыча. «Ты, — кричат мужики, — разорил нас!» Вот какое дело-то выходит. Озверел народ. Ох,
худо, Вахрушка!.. А помочь нечем. Вот вы гордитесь деньгами, а пришла беда, вас и нет. Так-то.
Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть
не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что «каторга в общем — стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих». Чтобы думать, что русские арестанты
не убивают и
не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень
плохого мнения о человеке вообще или
не знать человека.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник
не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего
не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем
хуже, тем больше будет промахов.
Самого позднего бекаса, и
не худого, я
убил 18 октября, в степи, около небольшой осенней лужи, когда уже лежал мелкий снежок, а самого раннего — 23 марта, когда еще в неприкосновенной целости лежала белая, блестящая громада снегов и таяло только в деревнях по улицам.
Стрельба выходила славная и добычливая: куропатки вылетали из соломы поодиночке, редко в паре и очень близко, из-под самых ног: тут надобно было иногда или послать собаку в солому, или взворачивать ее самому ногами. было бить их рябчиковою дробью, даже 7-м и 8-м нумером, чего уже никак нельзя сделать на обыкновенном неблизком расстоянии, ибо куропатки, особенно старые, крепче к ружью многих птиц, превосходящих их своею величиною, и уступают в этом только тетереву; на сорок пять шагов или пятнадцать сажен, если
не переломишь крыла, куропатку
не добудешь, то есть
не убьешь наповал рябчиковой дробью; она будет сильно ранена, но унесет дробь и улетит из виду вон: может быть, она после и умрет, но это будет
хуже промаха — пропадет даром.
— Но я
не то, что сам напечатаю, а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, — объяснил Павел, — что ж, тот
не убьет же меня за это: понравится ему — возьмет он, а
не понравится — откажется! Печатаются повести гораздо
хуже моей.
— И следовало бы поколотить: зачем стреляли в собаку, — заметила Луша с серьезным видом. — Вот чего никогда, никогда
не пойму…
Убить беззащитное животное — что может быть
хуже этого?..
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что
убьет кого-нибудь из артистов.
Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так
не то что на сцене, в зале было
хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром.
Не знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело: дай бог концы с концами свести.
— Он это про головы сам выдумал, из книги, и сам сначала мне говорил, и понимает
худо, а я только ищу причины, почему люди
не смеют
убить себя; вот и всё. И это всё равно.
— С повинной? человека
убили? поджог устроили? почту ограбили? — сердито закричал Авиновицкий, пропуская Передонова в зал. — Или сами стали жертвой преступления, что более чем возможно в нашем городе? Город у нас скверный, а полиция в нем еще
хуже. Удивляюсь еще я, отчего на этой вот площади каждое утро мертвые тела
не валяются. Ну-с, прошу садиться. Так какое же дело? преступник вы или жертва?
— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец верный кунак был. Только слушай дядю, я тебя
худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей делить станешь. Раз меня так-то
убил было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить — верь, а без ружья спать
не ложись.
— Эта встреча плохо отозвалась на судьбе Лукино, — его отец и дядя были должниками Грассо. Бедняга Лукино
похудел, сжал зубы, и глаза у него
не те, что нравились девушкам. «Эх, — сказал он мне однажды, — плохо сделали мы с тобой. Слова ничего
не стоят, когда говоришь их волку!» Я подумал: «Лукино может
убить». Было жалко парня и его добрую семью. А я — одинокий, бедный человек. Тогда только что померла моя мать.
— Да как же
не стоит? Вы же и есть самое главное. Дело — вздор. Вы же, того-этого, и есть дело. Ведь если из бельэтажа посмотреть, то что я вам предлагаю? Идти в лес, стать, того-этого, разбойником,
убивать, жечь, грабить, — от такой, избави Бог, программы за версту сумасшедшим домом несет, ежели
не хуже. А разве я сумасшедший или подлец?
— Ума особого
не видно в нем. Ну, перебил он князей, так на их место расплодил мелких дворянишек. Да еще чужих навез, иноземцев. В этом — нет ума. Мелкий помещик
хуже крупного. Муха —
не волк, из ружья
не убьешь, а надоедает она
хуже волка.
Если б кто-нибудь видел Мочалова только в этих двух пиесах, он счел бы его за одного из первоклассных, великих артистов; между тем как этот же самый актер являлся во всех трагедиях без исключения, а в драмах и комедиях с исключениями — весьма
плохим актером; у него бывали одушевленные места, но по большей части одушевление приходило некстати,
не к месту, одним словом: талант был заметен, но отсутствие всякого искусства, непонимание представляемого лица
убивали его талант.
Mарина. Так конец, значит, что было, то уплыло. Позабыть велишь! Ну, Никита, помни. Берегла я свою честь девичью пуще глаза. Погубил ты меня ни за что, обманул.
Не пожалел сироту (плачет), отрекся от меня.
Убил ты меня, да я на тебя зла
не держу. Бог с тобой. Лучше найдешь — позабудешь,
хуже найдешь — воспомянешь. Воспомянешь, Никита. Прощай, коли так. И любила ж я тебя. Прощай в последний. (Хочет обнять его и берет за голову.)
Подлая мысль изменила мне, тому, кто так верил в нее и ее любил. Она
не стала
хуже: та же светлая, острая, упругая, как рапира, но рукоять ее уже
не в моей руке. И меня, ее творца, ее господина, она
убивает с тем же тупым равнодушием, как я
убивал ею других.
И Андрей Николаевич отчаянным жестом ворошил волосы и готов был завтра же сказать Наташе все, если бы
не боязнь, что она
убьет себя или пожалуется дикарю Гусаренку, и тот изувечит Андрея Николаевича или просто посмотрит на него так, что
хуже всякого увечья.
Мы знаем, что с заряженными ружьями надо обращаться осторожно, а
не хотим знать того, что так же осторожно надо обращаться и со словом. Слово может
не только
убить, но и сделать зло
хуже смерти.
Хозяйка по ночам будила работниц и, как запоют петухи, сажала за дело. Работницам тяжело показалось, и они вздумали
убить петуха, чтобы
не будил хозяйки.
Убили, им стало
хуже: хозяйка боялась проспать и еще раньше стала поднимать работниц.
— Нет; она ко мне всегда была добра, но… я все это приписываю тому, что о ней так много, много мне говорят: ну, я
хуже ее, ну, я
не могу быть таким совершенством, но…
не убить же мне себя за это.
Людмила Петровна сдержала слово: старых и дурных дам совсем
не входило. Свежие лица, стройные или пышные бюсты резко отличали купеческие семейства. Уж
не в первый раз замечал это Палтусов. К Рогожиным ездило и много дворянок. У тех попадалось больше
худых, сухих талий, слишком длинных шей. Лица были у некоторых нервнее, но неправильнее с некрасивыми носами. Туалеты купчих решительно
убивали дворянские.
— Хоть при Мишке-то постыдитесь говорить о предчувствиях, баба вы этакая.
Хуже того, что есть,
не может быть. Этакий дождь — чего
хуже? Знаете что, Тимофей Васильич? Я более
не в состоянии так ехать. Хоть
убейте, а
не могу. Нужно остановиться где-нибудь переночевать… Кто тут близко живет?
— Отчаяние давало мне много мыслей, которые
хуже чем мысль
убить себя, но теперь я
не хочу
убивать себя: я останусь жива и все, что здесь затеяли сделать на погибель людей, будет
не нужно.
Проезжий. Вот то-то и дело. Одно из двух: либо богу служи, либо дьяволу. Хочешь дьяволу — пьянствуй, ругайся, дерись, ненавиствуй, корыстовайся,
не божьего закона слушайся, а людского, — и жизнь будет
плохая; а хочешь служить богу — его одного слухай:
не то что грабить или
убивать, а никого
не осуждай,
не ненавиствуй,
не влипай в
худые дела, и
не будет
плохой жизни.
И люди читают это, учат, называя это наукой, и никому в голову
не приходит сделать естественно представляющийся вопрос о том, что если
убивать дурных полезно, то кто решит: кто вредный. Я, например, считаю, что
хуже и вреднее г-на Геккеля я
не знаю никого. Неужели мне и людям одних со мною убеждений приговорить г-на Геккеля к повешению? Напротив, чем грубее заблуждения г-на Геккеля, тем больше я желаю ему образумиться и ни в каком случае
не хотел бы лишить [его] этой возможности.
— Вот что, Люба. Конечно, ты можешь предать меня, и
не одна ты можешь это сделать, а всякий в этом доме, почти каждый человек с улицы. Крикнет: держи, хватай! — и сейчас же соберутся десятки, сотни и постараются схватить, даже
убить. А за что? Только за то, что никому я
не сделал
плохого, только за то, что всю мою жизнь я отдал этим же людям. Ты понимаешь, что это значит: отдал всю жизнь?